Виктор Каплун: «Медленное чтение – тропа, по которой ты медленно перемещаешься из нашего мира в другой»
- Вкладка 1
В последнее время становится особенно популярной идея, что надо садиться вместе и читать еще раз вдумчиво классиков, которых до этого больше пересказывали. Откуда она пришла к нам, или почему именно сейчас она стала так актуальна?
Да, действительно, это любопытный феномен — возвращение интереса к тому, что сейчас принято называть медленным чтением. Впервые я всерьез столкнулся с этим, наверное, когда был на постдоке в Париже в Высшей школе социальных наук и ходил на семинары, в том числе в Сорбонну. Там я по-настоящему почувствовал вкус к комментированному чтению. Вначале такая практика существовала только в отношении классических философов – так читают Платона, так читают Аристотеля. Медленно идут по строкам, пытаясь взглядом сегодняшних людей, которые мыслят в категориях современного мира, выйти за пределы своей перспективы и понять текст, пришедший к нам из каких-то совсем других миров, его логику, тип мышления, тип чувств и модель вселенной. Чтобы проделать такое сложное упражнение, нужно читать медленно – вычитывать, восстанавливать, выстраивать скрытый за строками мир, который породил этот текст, в котором этот текст выполнял какие-то свои функции, в котором автор текста решал какие-то свои проблемы, и, может быть, их даже невозможно сформулировать в наших словах. Вот это медленное чтение – как бы тропа, по которой ты идешь, перемещаясь из нашего мира в другой. Хотя, конечно, не все тексты требуют такого чтения.
Какие тексты имеет смысл так читать, а какие – точно нет?
Некоторые тексты можно и даже нужно читать по диагонали и с большой скоростью. Потому что про них ты понимаешь, что лучше их быстрее закрыть, отложить и больше не открывать. Или же они просто сообщают какую-то информацию, которую опытный взгляд может вычитать, скользя по абзацам. А есть, я бы сказал, две категории текстов, которые требуют медленного чтения. Во-первых, это тексты из других миров. Когда мы читаем такой текст, мы восстанавливаем стиль мышления людей из другой культурной вселенной. Во-вторых, это тексты, которые предназначены не для того, чтобы сообщать информацию, а для того, чтобы переделывать наше видение мира. Точнее, они помогают нам самим что-то сделать с нашим собственным мышлением. Помогают в каком-то смысле отстраниться от самих себя, дистанцироваться от привычной, почти автоматической работы сознания – нас, людей, принадлежащих к этой повседневности, со своими мыслительными клише и привычными объяснительными схемами. И эти тексты дают нам дополнительный арсенал интеллектуальных инструментов.
Например, таков текст Ханны Арендт «VitaActiva, или О деятельной жизни», который мы сегодня разбирали. Так устроены тексты Витгенштейна, которого надо читать очень медленно, или тексты Ницше. Эти тексты начинаются в нашей логике мышления, потому что написаны людьми нашей культуры, но потом в какой-то момент отходят от нее и с помощью специальных аналитических инструментов указывают: смотрите, вот как мы только что думали, вот как устроено наше мышление, когда мы смотрим на него в другой перспективе, и вот почему нам мир кажется таким, каким он нам кажется. Они как бы указывают нам на своего рода интеллектуальные очки, которые сидят на носу нашего сознания. По большому счету, все такие большие, великие тексты, конечно, надо читать медленно и в оригинале. И я думаю, что лучше прочитать не очень большой фрагмент такого текста, но медленно, вживаясь в логику и осваивая техники мышления, которые нам этот текст предлагает. Таковы, кстати, тексты Платона, и они изначально задуманы и построены так, чтобы переделывать сам тип мышления, сам тип чувственности того, кто их читает. Это тексты-операторы. Они трансформируют человека. Они производят своего рода микрореволюцию на уровне субъекта. У Платона, собственно, и была идея культурной революции, а свои тексты он рассматривал как один из инструментов.
А где конкретно это встроено в текст? Мы можем хорошо вникнуть в логику, можем углубиться в интерпретацию, можем попытаться реконструировать, что имел в виду автор, живя в свое время. Но где тот слой, который дает возможность изменить что-то посредством чтения?
Тут есть два пути, которые, как мне кажется, надо совмещать. Первый путь: указания в самом тексте. Все тексты такого рода, которые что-то делают с читателем или предлагают себя читателю, чтобы он с их помощью что-то такое с собой важное проделал, содержат указания на это. Они как бы периодически подмигивают читателю. Например, Платон периодически рассказывает о каком-нибудь представлении о мире. При этом он не говорит, что это – «миф», он говорит – давайте порассуждаем о реальности. А потом подмигивает читателю, мол, мы, конечно, не можем знать, как обстоят дела на самом деле, но лучше думать, что они обстоят так. Подмигивает он умному читателю. Неумный читатель, ну или, скажем так, читатель, с которым он не на одном уровне, обычно на эти подмигивания внимания не обращает и полагает, что ему излагают некую истину в последней инстанции. А своим собеседникам Платон говорит: хорошо думать именно так, хорошо полагать, что праведные души попадают на острова блаженных, и хорошо другим объяснять это так, потому что тогда они будут правильно вести себя в этой жизни. Мы-то понимаем, что мы про это ничего не можем знать, но правильно будет думать так. Мельком указывает – имеющий уши да услышит – и идет дальше. Тогда мы понимаем, для чего весь предыдущий блок текста был предназначен. Хороший миф как хороший музыкальный инструмент. Нужно с его помощью уметь играть на струнах человеческих душ. Текст сам намекает на то, как нужно его использовать.
А второй путь: эрудиция. Нужно начитывать то, что поможет воссоздать контекст, тот культурный мир, в котором этот текст был рожден и в котором он функционировал. Конечно, какие-нибудь семиотики могут не согласиться, сказать, что есть же семантика, и смысл текста – это такая вещь, которая должна выявляться совсем по-другому. Но когда речь идет о такого рода текстах, я исхожу из того, что смысл текста в том, как он употребляется в своем времени и в своей культуре. Соответственно, нужно понять, что это за мир, как он устроен, для чего писался текст, что с его помощью автор пытался сделать, какую проблему решить, какой проект осуществить, что сделать, может быть, с самим собой. Текст — это тоже инструмент, или своего рода упражнение, или жест, или послание, или средство борьбы. Текст есть шаг внутри определенного действия, и смысл этого действия понятен внутри этой культуры. Если мы хотим поместить это текст обратно внутрь того мира и по нему восстановить его устройство в том числе затем, чтобы посмотреть из него на наш мир, на самих себя, на собственный способ мышления, нам надо восстанавливать все, что можно восстановить по поводу этого мира. Начитывать другие исторические или аналитические тексты, которые нам позволят восстановить этот контекст.
Аналитическое чтение — это еще и коллективное действие, это не один человек сидит и читает. В чем смысл такого взаимодействия? Почему нельзя аналитически почитать дома индивидуально?
Можно и одному, если уже есть навык.
А что тогда дает участие других? Что человек не способен вычитать сам?
Зависит от задач. В более учебном формате задачи одни, в формате коллективного чтения коллег или товарищей по интеллектуальной деятельности – немножко другие. Конечно, все это совмещается. В учебной аудитории тоже важно присутствие других не только как учеников, и там так же встречаются разные перспективы видения и понимания текстов. Это, конечно, создает объемную картину. Даже текст, который много раз читаешь в студенческой аудитории, каждый раз открывает что-то новое. Вдруг неожиданно студент, который вроде бы первый раз его читает и это ты вроде бы должен ему что-то объяснять, обнаруживает какой-то нюанс смысла, ускользавший от тебя все это время. И вот это присутствие других, разных людей, конечно, позволяет вычитывать дополнительные смыслы, которые твой уже привычный, замыленный взгляд не может вычитать сам по себе. Нужен толчок, нужна возможность дистанции, отстранения от привычного способа мышления. И в этом большой плюс коллективного чтения тех, кто действительно заинтересован, кто читает по-настоящему, не для галочки, а для себя.
Сегодня мы читали текст Ханны Арендт, который был переведен спустя почти пятьдесят лет после того, как был написан. Почему потребность в этом большом и великом тексте возникла у нас сейчас?
Прежде всего, в советское время многие тексты были недоступны по понятным соображениям. Даже когда стало возможно переводить некоторые тексты, прежде всего, так называемую буржуазную философию (больше с целью критики, конечно), все равно очень многие из них имели гриф «для научных библиотек». Даже книга Бертрана Рассела про историю западной философии была издана исключительно для научных библиотек тиражом 1000 экземпляров, и чтобы получить к ней доступ, нужно было иметь специальную справку. А Арендт в это время не переводили, потому что она, собственно, ввела в социальные науки понятие тоталитаризма. И советская система, по крайней мере сталинская, в этой классификации тоже оказывалась тоталитарным режимом. Ну зачем же советским людям читать такие неприятные вещи про себя?
Сегодня, как мне кажется, тексты Арендт затрагивают какую-то очень важную струнку в нашей душе и, более того, отвечают на внутренний голод мысли. Таких текстов не хватает нам сегодняшним. С одной стороны, это связано со временем, с другой стороны, все-таки с традицией, которая латентно продолжает жить в русской культуре. Арендт с ее идеей политического деяния, жизни на сцене истории и земного бессмертия, которую она приписывает грекам, созвучна культуре пушкинского времени. Весь я не умру, частичка меня, моего я, моего кто, моего даймона все равно будет жить. И идею публичного пространства, может быть, не напрямую политического, но в той или иной степени, мы, собственно, впитываем с пушкинскими стихами в школе. Я памятник себе воздвиг нерукотворный. Там же эпиграф из Горация, это отклик на античную идею, которую Гораций тоже, как минимум, воплощает, – идею земного бессмертия через мысль, через слово, через публичное действие и, соответственно, идею необходимости сообщества, которое и есть сцена для этого публичного пространства. Все эти темы – арендтовские. И тема солидарности, и тема открытости будущего, и тема самореализации в публичном пространстве, и в конце концов тема смысла человеческого существования. Мне кажется, у нынешних молодых людей они находят отклик, потому что им не хватает этого в сегодняшнем мире. Даже наши университеты во многом ориентированы очень технократически на получение прикладных навыков, а молодым людям хочется понимать, собственно, зачем они живут и кто они такие. И в какой-то момент, когда они вступают в диалог с этой мыслью Арендт и понимают, что они живут на сцене истории, это добавляет очень важное измерение в их жизнь, которое им нужно, потребность в котором у них есть.
Вы верите, что книга способна действительно изменить человека? Допустим, мы все аналитически прочитаем много великих книг – мы будем жить в каком-то лучшем мире?
Я понимаю, что выраженная в такой форме эта мысль кажется наивно гуманистической и немножко утопической. Книга сама по себе, конечно, не может изменить ничего. Для того, чтобы книга могла что-то изменить, нужно, чтобы те, кто ее читает, умели правильно читать и правильно ее использовать. Правильное использование такого рода книг – это такое использование, которое меняет что-то в нашем способе мышления и нашем чувствовании. И, конечно, не все так читают. Но, собственно, все и не должны. Каждый имеет право читать так, как он читает, как он умеет читать, как считает нужным. Но книги все-таки оказывают влияние на мир. Не сами по себе, а с помощью людей, и с помощью их умения читать, и с помощью их умения использовать книги как важный инструмент в жизни. Если эта традиция, в которой с текстом умеют обращаться и в которой он играет роль, будет хоть в какой-то степени сохраняться, значит, книги будут продолжать оказывать влияние – и важное влияние. Значит, с ними придется считаться сильным мира сего. Так что в определенной степени – да, я верю, что книги имеют значение, что они реальны по своим последствиям в этой жизни.