- Вкладка 1
Перемены начались быстро. Они и сейчас продолжаются, только не так видны, как были видны в конце 1980-х – начале 1990-х, когда рухнуло то, про что каждый из нас был абсолютно убежден, что оно не может рухнуть никогда. Мы были убеждены в том, что это навсегда. Причем не только в нашей стране. В июле 89 года я впервые попал в Германию, и мы жили у коллеги по проекту. Когда он нас провожал в аэропорт, он вдруг спросил: «Вот как вы думаете, долго стена простоит? – Тогда еще была Берлинская стена. – Я думаю, я не увижу ее падения. Может быть, мои сыновья увидят». А мы были оптимисты, мы же приехали из Советского Союза, у нас в тот момент все бурлило. И мы говорим: «Ну что ты! Да брось! Да она рухнет – ну, пять лет, ну, семь – и не будет никакой стены!» Это был июль 1989 года. В ноябре она пала. Люди никогда не могут предсказать перемены.
Начались изменения. Что такое изменения? Сначала фактология. Рушится привычный социум, рушатся деньги – важнейшая вещь, что бы ни говорили разные утописты. Рушатся абсолютно. Я помню разговор с отцом – Горбачев повысил пенсии, и отец мне говорит: «Посмотри, здорово, теперь пенсия будет 210 рублей, можно жить!» – «Хорошо, пап, а если батон будет стоит 20 рублей?» Не такая большая пенсия получается. Но этого не может быть! Ведь наш народ так привык к стабильным ценам, что хлеб назывался по цене – цена стала именем собственным. Уже батон стоил 3000 рублей, а в кассе говорили: «Мне батон за 22 копейки». Потому что он стоил 22 копейки при советской власть всю жизнь. Это остается. Люди привыкают к деньгам и к цене денег: 210 рублей – это очень много. Мне до сил пор кажется, что 210 рублей – это много. Не когда у меня в руках две бумажки – тогда я понимаю, что это ничто, но – сама цифра.
Возникают новые иерархии. Мы привыкаем к иерархиям, мы привыкаем к тому, что есть бояре и есть смерды. Мы это понимаем – и вдруг все меняется. Один из моих первых конфликтов с официальными властями случился, когда в конце 80-х годов мы создали ассоциацию психологов-практиков – это была первая профессиональная психологическая ассоциация в СССР. После этого мы написали в несколько оргкомитетов международных конгрессов письмо, в котором объясняли, что у нас есть ассоциация, но мы не можем платить вступительные взносы за участие и за гостиницу, потому что у нас нет денег. Мы можем платить за билет – потому что он за рубли, а то, что в долларах, мы платить не можем. Но мы просим вас – дайте нам несколько мест, а мы обещаем, что мы будем проводить честный конкурс на эти места и что руководители ассоциации, президент и члены президиума (а я был первым президентом) не будут участвовать в этом конкурсе и пользоваться своим служебным положением. И нам стали присылать – на один конгресс десять мест, на другой – двенадцать. Советский Союз был тогда популярен. На большой конгресс в Амстердаме мы послали делегацию из десяти человек – действительно, был открытый конкурс, голосование за лучшую презентацию, все как обещали. И там наша делегация встретила официальную советскую делегацию – большие серьезные дяди, сделавшие карьеру, столько раз предававшие, чтобы быть начальниками. И они говорят: «А вы как сюда попали?» – «По конкурсу». Это был тихий скандал.
Мы привыкаем к иерархиям успеха и престижа. Для того, чтобы купить машину «Жигули», человек ехал на пять лет работать на север, жил там в условиях близких к тюремным. А тут оказалось, что для того, чтобы купить это железо, надо проработать два месяца официантом в московском кафе. Это же очень серьезно. Человек жизнь положил, чтобы купить эту машину – а ты кто такой, что ты ее покупаешь? Во времена перемен меняется и иерархия успеха. В первые года наверх в экономическом плане выходят молодые необразованные люди, потому что деньги делаются быстро, без особого IQ, но с риском, наглостью и так далее. Надо просто решиться. А кто решается? Тот, у кого ничего нет. Человек, у которого профессия, семья, репутация, не идет на авантюры. И вдруг оказывается, что он работал всю жизнь и не достиг ничего материально значимого, а тут у пацана, который школу окончил с трудом, и машина, и деньги, и он ими швыряется, и он вообще хозяин жизни. Это не только наши «новые русские» в малиновых пиджаках. Так было после падения монархий, так было на юге Соединенных штатов после поражения в войне с севером – так происходило во всем мире.
Появляются новые практики, которых раньше не было. Почему столько народу попалось на МММ и прочие вещи? Потому что люди вообще не понимали, что это такое. Я тоже не понимал, но у меня было ощущение, что это жулики, что так делать нельзя. И я объяснял друзьям своих родителей, что не надо в этот «Гермес» ничего нести. «Почему не надо? Посмотри, они берут столько, а дают столько. Ну класс же! Зарабатываешь непонятно на чем». Я говорил, что они кинут вас всех, что они не отдадут. «Как кинут? Их же по телевизору передают, о них в газетах пишут. Они не могут кинуть». Человек, который не видел банкомата и кредитной карточки, конечно, должен думать, что идешь по улице и вдруг из стены берешь деньги. Когда банкоматы только появились, их называли сезам-машинами. К этому всему надо привыкнуть, и это очень тяжелое дело. Люди всю жизнь приспосабливались к одним определенным практикам, а потом оказалось, что это не надо, и оказалось, что все то, что считалось необходимым для успеха, теперь не работает. В первые годы перемен резко упала ценность образования в глазах людей – а зачем это надо, зачем нужны ученые степени? Потом все вернулось, но был период, когда это казалось никому не нужным.
Наконец, разрушается консенсусная картина мира. Была понятная, стабильная картина мира, в которой есть лидеры и аутсайдеры и впереди планеты всей. Все это рушится и становится не таким. Это было очень хорошо видно на психологических практиках, куда приходили абсолютно растерянные люди.
Но это все фактология, а есть и психология перемен – что чувствуют люди в эпоху перемен. Прежде всего, это сложность и невозможность долгосрочного планирования. Как планировать жизнь, когда она так быстро меняется и ты не понимаешь, куда она меняется? В стабильной ситуации люди видят свою жизнь на десятилетия вперед. Я помню, когда я поступил в свой первый вуз – это было очень хорошее место, и мои родители были абсолютно счастливы, – мы сидели за столом всей семьей с другом отца, и папа мне объяснял, что теперь моя жизнь понятна. Сейчас поступил, через пять лет закончишь, будешь инженером, через пять лет – старшим инженером, потом еще кем-то, и даже понятно, какая зарплата будет через двадцать лет – он рассказывал об этом как о чем-то хорошем. Я помню, что меня охватил ужас – это теперь уже все, рельсы, и я никуда с них не денусь?
Но при изменившемся мире планировать свою жизнь совершенно невозможно, и масса людей чувствует растерянность, агрессию, депрессию и злобу на весь мир. Все пошло не так – не значит, что конкретному человеку плохо, ему может быть и хорошо, но эта злоба и депрессия возникают от того, что он не понимает происходящего. Он не понимает мира. В результате очень многие люди оценивают свою жизнь как неуспешную, как жизнь, которая не удалась. Потому что жизни, в которой они были успешны, больше нет. Но успешность – это не значит, что стал академиком. Успешность мы сами в себе выстраиваем, а тут весь мир вокруг рушится.
В ответ возникают эмоции – привнесенные эмоции. Во второй половине XX века была разработана двухкомпонентная модель эмоции. Идея была такая: эмоция – это объяснение, которое мы даем себе относительно того, что происходит с нашим организмом. То есть если мы испытываем определенное физиологическое возбуждение, то мы его должны себе объяснить. И мы можем его себе объяснить как эмоцию и как не эмоцию.
Распался Советский Союз – кто по этому поводу переживал? Никаких фантомных болей в 1990-х годах не было, ну или были в небольшом количестве. Никаких разговоров о том, как плохо, что распался Советский Союз и вот мы были империей, а теперь нет, не было. Это сейчас все переживают, как же мы живем без Узбекистана, как по живому отрезали. А почему? Потому что дали объяснение, стали говорить о распаде Советского Союза как величайшей геополитической катастрофе и так далее. И если жизнь трудна и несправедлива и тебя многое раздражает, тебе надо объяснить самому себе, а что же тебя раздражает. И с экранов телевизора тебе объясняют, что раздражают тебя американцы, которые хотят нас поставить на колени. Но на самом деле – неважно что. Тебе объясняют, что ты на самом деле чувствуешь. И те чувства, которые есть у нашего населения сегодня, предельно неконструктивны и не способствуют развитию. Они способствуют скорее психологической изоляции. Если кругом враг, то нет речи о развитии, есть речь о самозащите.
Лекция прочитана 31 января 2018 года в рамках Зимней дискуссионной школы GAIDPARK – 2018 в Репино (Санкт-Петербург).